43. «К НОГЕ!» (окончание)
...В десятом классе я взнуздал, я пришпорил себя. И если в свидетельстве за 8 класс у меня основные оценки — тройки, то в аттестате о среднем образовании лишь четыре четвёрки — остальные пятёрки. Но случилось это не потому, что мама просила меня подтянуться, чтобы соответствовать Оле. Не мама и не Оля уже имели власть надо мной, а незримо, но всё явственнее присутствовавшая в моей жизни в тёмном её закутке затянутая в латекс беспощадная тётя Жура, которая хлопала хлыстом по своему лаковому сапогу и холодно приказывала: «К ноге!».
Начинался лютый БДСМ моей журналистской жизни, неумолимо и радостно превращавший меня в скрипториса. И это превращение вбирало в себя и учёбу ради поступления в университет и получения высококачественного образования.
Тётя Жура бесцеремонно отталкивала от меня Олю. Сама собой иссякла, как пересохший ручей, наша общая бурная комсомольская активность предыдущего учебного года. Оля всё чаще говорила мне при встрече, глядя в сторону — теперь она говорила со мной только так:
— Ты не пришёл...
— Олечка, я писал...
Она молчала. Не упрекался, не порицала.
— Вот, — протянула она мне следующей осенью чёрно-белую любительскую фотографию, — чтобы совсем не забыл.
Кто-то сфотографировал её минувшим летом. Она сидела, вся напряжённая, как струна, на краешке скамейки на фоне куста сирени, но улыбалась, как не снилось и её бледному подобию Цыплаковой, глаза её лучились.
— У тебя ещё есть такая карточка? — спросил я: «Минута — и стихи свободно потекут».
— С собой нет. А что?
Я достал шариковую ручку, подаренную мне братьями Димопулосами, моими одноклассниками, сыновьями греческих политэмигрантов, которые временами получали посылки из Греции от родни — в них приходили в том числе и новомодные ручки, которые в СССР ещё были редкостью. Поэтому их израсходованные стержни заправляли в специальных мастерских, выдавливая, а потом возвращая на место пишущий шарик, отчего они нещадно протекали и пачкали одежду — в студенческие годы мне из-за этого пришлось выбросить симпатичный песочного цвета костюм, слава богу, не от Кардена. Но в тот раз у меня была новенькая ручка, писавшая тонко-тонко голубой пастой. Я перевернул фото и написал экспромт:
Ты присела и застыла,
Юной прелести полна,
Улыбнулась очень мило,
Так что чуть меня не смыла.
Страсти бурная волна.
Протянул фото ей:
— Тебе на память.
Она прочитала и недоверчиво улыбнулась:
— Поэты всегда так невозможно преувеличивают. И только Асадов пишет всё, как есть в жизни.
— Ты правда прелестна! — с горячностью выпалил я.
— Я не про свою прелесть, — покосилась она на меня, — а про твою страсть.
Она вздохнула и вдруг приложила к этому скрипту слабо подкрашенные губы. Остался эфемерный отпечаток.
— Сатана, — едва слышно выдохнула она и пообещала, быстро глянув на меня: — Я завтра в школе тебе другую дам.
Потом снова отвела взгляд в сторону, но даже и при этом я видел, какая глухая тоска тяжело оседала в нём.
— Ты не пришёл...
Тётя Жура, какая же ты!.. Ты отняла у меня не только Олю, но и этот клочок глянцевой фотобумаги с фигурным обрезом, запечатлевший дорогой для меня образ. Как и не было ничего...
...Как-то вечером по весне 69-го, когда всюду цвели розы и их дурманящий аромат напитывал Ташкент, мама спросила меня:
— Что-то я давно не вижу вас с Олей. Раздружились?
— Ну почему?! Конечно, нет! Но ведь...
Мама понимающе покачала головой. Но она не понимала истинной причины, она думала, что полудетское чувство, перегорев, улеглось, как это сплошь и рядом бывает. Она не знала, что сейчас, когда я ей отвечаю, мне одобрительно кивает откуда-то сбоку, из зловещего и манящего сумрака, поигрывая своим хлыстом, безжалостная и безумно любимая тетя Жура, и я ползу целовать её сапоги.
Потом я кончил школу. Стал готовиться к вступительным экзаменам в университет. Сдавал их. Поступил на исторический факультет.
С Олей мы больше после школы не виделись.
Мы случайно встретились только в апреле 78-го, после периода моей работы во «Фрунзевце» и перед окончанием периода работы в «Комсомольце Узбекистана», после кокона с Олей Медведевой и исчерпавшей себя любви-досады с Надей Алешковой.
Обратите внимание: Правила завтрака! Новое исследование ставит под сомнение пользу интервального голодания!.
Тогда в Ташкенте было не достать никакого, даже мороженого мяса, а в наш торговый центр «Чиланзар» изредка привозили из ГДР свиные туши, которые там же распиливали циркулярной пилой и продавали по два кило в руки. Очередь приходилось занимать спозаранку, когда уже с вечера вился изрядный хвост. В 9 утра продуктовая часть нашей «торгошки» открывалась и начиналась торговля распиленным мясом, а часам к 11-и, если швабская чучка не кончится раньше, чтобы бывало сплошь и рядом, можно было ощутить приятную тяжесть её ломтя в растягивающейся синтетической синей авоське, которую я всегда, по примеру папы, носил с собой. И теперь, кстати, всегда ношу дежурный пластиковый пакет.В то утро мне повезло: моя синяя авоська приняла в себя заветный кус, и я радостный, не столько от покупки мяса, сколько оттого, что не зря вставал в очередь на рассвете, бодро шёл к подземному переходу под Чиланзарской, из которого мы когда-то выходили с Олей на пути в кино под ехидными взглядами девчонок моего класса. Впереди вдруг показался невесть откуда взявшийся до боли знакомый силуэт.
Я обогнал — это и правда была Оля. Она мельком глянула на меня и прибавила шаг. Я тоже — и поравнялся.
— Саша, не надо, — сказала она одними губами.
Она была всё так же хороша, только на 9 лет взрослее — зрелая женщина, над обликом которой уже поработал штихель житейских забот и невзгод. Взгляд её больше не светился, но это всё ещё была моя Оля.
— Ты домой? Можно я провожу?
Она посмотрела на меня с такой тоской, что мне стало холодно в жаркое утро конца апреля. И тоска эта была вовсе не по мне. И не по тому, что у нас было и перестало быть. Тоска выражала бесконечную горесть от того, что бог управил эту нашу встречу. «Зачем?!» — так и кричали её прекрасные, но уже погасшие глаза.
Я пошёл рядом. Она больше не ускоряла шаги, шла ровно, глядя прямо перед собой. Когда мы поднялись из перехода на Гагарина, я, думая, что пойдём по ней до прохода через два дома, в который повернём к Олиному и нашей школе, она остановилась.
— Мне на троллейбус.
Мы стояли на остановке — переход выводил прямо на неё, выводит и сейчас.
— Олечка, — проговорил я в очумелой растерянности, не зная что сказать. А что скажешь, если не видел любимую женщину девять лет, исчезнув из её жизни, как растаявшее в небе облачко?
— Мой троллейбус, — сказала она, когда подкатил 7-й номер.
— Олечка!
Я надеялся, что она остановится, и мы хотя бы немного поговорим. Но наши разговоры остались в прошлом. Она лишь окинула меня помутневшим взглядом, постаралась улыбнуться, но губы отказались ей подчиниться, и она вошла в троллейбус, который тут же и тронулся. Нет, он тронулся чуть позже того, который накануне увёз Лилю, когда я остался стоять растерянный: вот она была тут — и вот её нет. В тот, Олин, троллейбус я ещё мог успеть вскочить, он был не так тороплив. Но не вскочил. Где-то сбоку цинично щерилась тётя Жура, поигрывая хлыстом. Ей уже давно не надо было командовать мне «к ноге!»...
Права Лена: я никогда не боролся за своих женщин. Но ей не понять скрипторисов, не понять, что нравственное садо-мазо есть часть естества этих приматов другого вида. Пусть и трансформировавшихся из сапиенсов.
Почти точно такая же синяя авоська была у меня в те годы всегда при себе — а вдруг что-нибудь в магазинах, как тогда говорили, «выбросят».
Торговый центр «Чиланзар» в Ташкенте примерно в те годы — красной точкой обозначено место нашей последней с Олей Маховой встречи.Продолжение следует.
Начало книги тут: https://zen.me/25WIzox1
Путеводитель по моему каналу «Каморка старого репортёра».
1. Спасибо всем, кто подписался и лайкнул! Мне приятно.
Больше интересных статей здесь: Новости.
Источник статьи: Записка на чеке. Сериал-расследование.